Итак дата поединка - 29 НОЯБРЯ!!

Жду не дождусь!

Присоединяюсь к поздравлениям.

Хоть Ярославль и далёко
От наших берегов Невы
Я Вас, милорд, ценю высоко
И другом здесь мне стали Вы

Спешу поздравить с днем рожденья
Бокал поднять за Ваш успех
Без тени всякого сомненья -
Вы, сэр, талантливее всех.

Светлой памяти моего отца – Кабанова Дениса Николаевича, рядового труженика Великой Отечественной войны, посвящается.

ОТЕЦ О ВОЙНЕ.
(Ответы на вопросы сына)

Часть первая.
Расстрелянное небо.
Август-сентябрь 1942 года. Воронежский фронт. Сторожевский плацдарм. 25-я Гвардейская стрелковая дивизия.

«Отец! Ты помнишь, обещал не раз
Правдивый дать мне о войне рассказ.
И что б ты что-то в нём не упустил,
Вопросы подготовить попросил.
Они готовы. Вот. Их целых два.
Поверь, мне надо выяснить сперва,
Что значит в страшном, яростном бою
Святую землю защищать свою?
Кто, как не ты, расскажет мне о том,
Как бить врага, пришедшего в твой дом?
А, как военному важна, до боли, мне,
Любая правда о былой войне.
И если ты готов, то приступаю,
Тебе вопрос я первый называю.
Скажи отец, как страшно было там,
Где смерть несли враги, а вы врагам?»

«Сынок! Война страшна сама собой.
Принять нельзя ни сердцем, ни душой,
Как можно жизнь чужую отбирать,
Ту, что дала однажды в муках мать?
Она и так, дружок мой, коротка.
А тут одним нажатием курка,
Ты рвешь судьбы чужой святую нить…
И, кажется, да как же дальше жить
Возможно после этого тебе?...
Но к смерти привыкаешь на войне.
И к свисту пуль, и к грохоту разрывов,
И к вони трупов, чьи глаза остыло,
Как будто наблюдают за тобой…
Привыкнешь быстро на передовой.
А страх? Он вечен. Он с тобой всегда.
Ракет боишься ночью и куста,
Что кажется «кукушкой» из окопа.
Со страхом ждешь команд: - «В атаку! Рота!»
Какие силы надо, сын, иметь,
Что б под свинец на бруствер свой взлететь?
А распрямившись, броситься вперед,
Туда, где бьёт взбешенно пулемет.
И мнится, ты у смерти на краю,
Летят все пули прямо в грудь твою.
Вот слева слышен чавкающий звук.
Ты смотришь. Там упал на землю друг.
И радость раздирает рот: - «Ура!»
Нет, не пришла еще твоя пора.
Бывает смерть чужая, не твоя,
Дает мгновенье счастья для тебя.
Потом в слезах зашепчешь ты: - «Прости!»,
Что друга не успел тогда спасти.
Понятно всем. И знает весь народ.
Страх не имеет только идиот.
Сынок, пойми, война - это работа,
Кровавая и до седьмого пота.
И нет в ней блеска, нет в ней чистоты.
Её суровы и просты черты.
А истина её в пределах бытия –
Убьёшь не ты, тогда убьют тебя!
Вот и крутись, как белка в колесе,
Пытаясь не сгореть в её огне.
И в этом страх тебе необходим.
А умный страх ничем не заменим.
Но я хочу сказать тебе другое -
Война явление не только не земное,
Не только дьявола рожденье, несомненно.
Позор людскому роду – это верно!

Сентябрь сорок второго помню я.
Дорога сквозь войну в нем началась моя.
И Сторожевский вздыбленный плацдарм,
Сожженный до углей и стонущий от ран.
Стремился сбросить фриц нас прямо в Дон.
И даже срок был им определен.
Мы ж поклялись: - «Назад не отступать!»
Гвардейцы только так умеют воевать.
Урыв - деревня. Держим оборону.
Грохочет всё. Подобно Ада стону,
Земля и небо в мареве сплелись
И в реве страшном словно взорвались.
Ствол ППШа успел так раскалиться,
Что только тронешь, дерево дымится.
На каску сел, решив перекурить.
Ствол автомата нужно охладить.
И тут удар! Фонтаном хлещет кровь.
Вот, чуть расслабился, и вся тебе любовь.
Перевязал бинтами туго рану,
В санбат идти, сказал, пока не стану.
Но к ночи разболелась вся нога
Хоть не хотел, но я пополз туда.
Там быстро, как могли, всё подлатали,
И в госпиталь мне направленье дали.
В беспамятство ныряю, как в волну…
Очнулся я на левом берегу.

Очнулся, сын, и мне не по себе.
На правом грохот, все в дыму, в огне…
А здесь спокойно, тихо и пристойно,
Как будто Дон, вдруг, разделил невольно
Весь мир на части две…. Вон там война,
А здесь спокойно дремлет тишина.
Машин на станцию пока не оказалось.
Колонна в ночь пришла и разгружалась.
Двуколка шла туда порожняком.
Под ногу сунули шинелей старых ком,
Сержант – связист кобылу отвязал,
И ППШа взять в руки приказал.
«Лишь редко здесь, боец, бывает тихо.
То стая «мессеров» нас обстреляет лихо,
То диверсантов высадят десант…
В пути, как друг, нам нужен автомат».
Мы тронулись. Дорога далека.
Она, конечно, обобьёт бока,
Но лучше тихо ехать, чем там ждать
И не иметь возможность помогать
Товарищам в сражении с врагом.
Беспомощность – она колючий ком,
Что встанет в горле, душит, режет глаз,
Лишает воли, верных, точных фраз…
В страданьях этих ты наверняка
Достоин будешь званья «Дурака».
Так рассудив, спокойно я молчал.
Сержант- связист, мне кажется, дремал.
В леске густом, но очень небольшом,
Нас обогнал потрёпанный ГАЗон.
Из кузова его нам детвора,
Кричала трижды громкое «Ура!»
Лишь только смолк за поворотом крик.
Ушей противный вой наших достиг.
Его я не забуду никогда.
Так «мессер» с разворота, как всегда,
Кренясь крылом, заходит точно в цель,
Готовя ей свинцовую метель.
«По звуку два, а может даже три…»
Сержант бледнел. И словно изнутри
Обдало мерзким холодом меня.
Не веря в то, что вдруг подумал я,
Он покачал, как кукла, головой: -
«Но там, же дети! Видит. Не слепой.
Летают низко, что ни говори…»
«ТА! ТА! ТА! ТА!» - раздалось впереди…
Мы мчались лесом, зная наперед,
Что нас такая участь тоже ждет.
Я, хоть и комсомолец, звал Христа...
А впереди – «ТА! ТА! ТА! ТА!»
И вот тогда познал, сынок, я СТРАХ,
Что сводит челюсти, до ломоты в зубах,
В глазах темнеет, дрожь бежит по телу,
Как утопающий, цепляешься за Веру,
Но пот холодный, жгучею волной
Безжалостно крушит рассудок твой.
И трепетною птицей, чуть дыша,
Уходит в пятки смятая душа.
Да! Страшен взрыв. Да! Страшен пули свист.
Стреляющий в упор от живота фашист.
Разорванные трупы…. Да! Ужасны.
Любые лики смерти безобразны…
Но нет страшней порой, наверняка,
Осознанно простого - «ТА! ТА! ТА!»
И нет ужасней ощущать бессилье,
Когда вершится страшное насилье.
Тогда скорее, срокам вопреки,
Засеребрились у меня виски.

Лес кончился. Опять степи разлив.
Но черный дым, пространство разделив,
Покой отбросил в прошлое навечно,
И явь застыла в дыме бессердечно.
Все было словно бред и страшный сон.
Скрипели зубы, сдавливая стон.
Нет! Это просто детские игрушки –
Машинки, куклы, мишки, погремушки…
Ища спасенья, лгал туманный взор…
Их разбросал здесь пьяница-шофер…

Горел ГАЗон, в огне трещали шины,
Душил горящей запах нас резины.
В кюветах, на дороге, средь камней
Лежали - «куклы» - трупики детей.
Я помню, что в бессилии орал,
Свой день рожденья матом покрывал.
Я проклинал отца, и даже мать,
Что дали мне такое увидать.
Сержант рвал грудь и бегал взад – вперед,
В надежде, что живых еще найдет.
Но все напрасно, твердая рука
Была у черта в образе стрелка.
А небо было тихим, голубым.
Его не трогал черный мрачный дым.
Да как, же так! Ты есть ли? Добрый Бог?
А если есть! Как видеть это мог?!
Крестом нательным смеешь награждать
И к вечной благодати призывать!
Или тебе совсем мир стал не мил,
Что ты детей убийство допустил?
И «мессершмит» есть ставленник Христа,
Раз в образе имеет лик КРЕСТА?!...
Не помню, как схватил я автомат,
Плечо привычно приняло приклад.
И все законы святости круша,
Рвал небо пулями дрожащий ППШа.

Всегда есть капля веры в нас, сынок,
Храним её…. Но вот приходит срок…
Тогда над трупами расстрелянных детей,
Изгнал её я из души своей.
И я прошу, храни покой страны,
Что б никогда не знать любой войны».

О чем мечтает лошадь?

О чем мечтает лошадь, вы спросили?
Какой же сложный, неожиданный вопрос.
Но человек об этом рассказать не в силе,
Ведь каждый конь мечты в себе унес.

Попробую, узнаю я об этом.
Спрошу у ветра, может, скажет он.
Коням ласкал он гривы до рассвета,
Когда они паслись в ночном.

- Ты мчался с табунами прерий диких,
И знаешь точно этот их секрет.
Но ветер вдруг холодный и безликий,
На ухо прошептал лишь тихо: «нет».

А может ручеек, подскажет мне журчащий,
Он жажду утолял своих друзей.
Ручей в ответ молчал и мчался в чащу,
Неся секреты диких лошадей.

А может птица, мне подскажет это.
Степной, проворный и веселый стриж.
А он в ответ мне песню спел про лето,
А может, знает полевая мышь…

Мне почему-то грустно, грустно стало,
Друг конь, о чем мечтаешь ты.
Листва в дубраве тихо зашуршала,
Бродила я, до самой темноты.

Вот дуб-старик стоит, шурша листвою:
- А может ты, расскажешь мне секрет,
О чем мечтает лошадь, что с тобою.
И ты качаешь ветками, мне нет.

Старинный дуб мне все-таки ответил:
- Зачем спросила, разбудила ты меня.
Тебе не рассказал не ручеек, не ветер,
А ты спроси у самого коня.

Я подошла к коню, стоящему в упряжке,
«О чем мечтаешь ты» - спросила я.
Но не ответил конь, вздохнул лишь тяжко,
С глаз потекла соленая слеза.

Безумна я, мне конь сказать не может,
Ведь он совсем не знает наших слов.
Железо, сбрую разломать, ну кто ему поможет,
Умчаться вдаль, быстрее облаков.

К нам ветер прилетел как друг-попутчик,
Взъерошил гриву черного коня.
И вдаль умчался, разгоняя тучи,
Мне кажется, я что-то поняла…

О чем мечтает лошадь, вы спросили?
Какой было сложный, неожиданный вопрос.
Но человек об этом рассказать не в силе,
Да, каждый конь мечты в себе унес. (Иришка)

=О чем мечтают лошади?=

Сверкает в небе радуга
Волшебной красоты.
Скажи, скажи Фиалочка,
О чем твои мечты?

"О девочке мечтаю я,
Олесей, что зовут.
О встрече с нею радостной,
О теплоте минут,
Что проведем мы вместе с ней,
Играя и шутя...
С ладошки тепленькой своей
Друг угостит меня.
Морковкой сладкой, словно мед.
Вот это будет пир!!!
От этого душа поёт,
И с ней поёт весь мир!"

А ты, Меридиан, скажи.
Мечтаешь ты о чем?

"Развеять сказок миражи,
Что верность бережем
Мы человеку лишь тогда,
Когда из года в год
Железом кованным узда,
Нам затыкает рот.

Мы больше пользы принесем,
Уча людей добру...
И я в реальность превратить
Хочу свою мечту".

=ЕДИНОРОГ=

Под серебристою Луной,
Как в саван в свет её одет,
Над грешной бытностью земной,
Стоит десятки сотен лет,
Прекрасно белый, словно снег,
В пространство, устремив свой рог,
На миг не опуская век,
Как явь легенд – ЕДИНОРОГ.

Своей он верный раб судьбы.
Крепка цепь скованных времен.
Творец сказаний и мечты
На вечность здесь определен.
И лишь одно желанье жжёт,
Пока душа еще жива,
Однажды ринуться в полёт,
Расправив в небе два крыла.

К нему пришел с вопросом я:
- «Ты мне, пожалуйста, скажи,
Но только правды не тая,
В чем заключаются мечты,
Земных обычных лошадей,
Что там внизу влачат свой век
В трудах, в работе на людей…?»

В ответ: - «Ты смеешь, человек,
Такой мне задавать вопрос!
Зачем меня тревожишь ты?
Дожил до седины волос…
Все мало…. Хочешь знать мечты!
Иль в праздной пляске бытия
Свела с ума тебя идея,
Познать душевный мир коня
Им, как рабом своим, владея?
Так знай же, глупый человек,
Вершит сознание природа.
И у рабов из века в век,
Желанье и мечта – СВОБОДА!»

«Свободна лошадь! Что тогда
В мечтах её являться будет?
Дух степи? Сочная трава?
Иль жеребец, что страстно любит?»

«Как, человек, настырен ты!
Мечта превыше жизни прозы.
Её волшебные сады
Цветут зимой. И ярко розы
В снегу распустят свой бутон
Наперекор пурге холодной…
Мечта, есть сказки дивной сон,
Недосягаемый, бездонный.
Но так манящий за собой,
Что в быль стремишься превратить,
То, что придумано тобой…
Да! Только так и надо жить!
А лошадь… Что ж, скажу тебе.
Она создание людей.
И если доверять судьбе,
Тоску несет СВОБОДА ей.
Да! Воли дух даёт нам радость!
Всегда! В любом прошедшем веке,
Но сладкой капелькой осталась
МЕЧТА о добром человеке.
Лишь с ним доступно в мире счастье,
И лишь его нежна рука,
Тепло, вниманье и участье…
Лишь с ним! Без них, одна ТОСКА».

«А сам-то ты, о чем мечтаешь?»

«Устал веками я стоять.
Здесь ход времён не замечаешь.
И я порою помечтать
Люблю под бег их незаметный.
В бескрайнем небе тучкой плыть,
Строкой поэзии приметной…
Хочу простым ПЕГАСОМ быть».

Летают строки, словно птицы,
С полей белёсых в синеву.
Рву бесполезные страницы,
Пишу опять и снова рву.
Слезою слово вдруг прольется
В полночной царственной тиши.
И мне одно лишь удается,
Вложить в строку тепло души.

В последний раз, от дикой боли
Мчит Фаворит моля, крича.
Встает бесстрашно призрак воли
В кровавой «Оде палача».
«Атака» - сабель проблеск ярый,
Гусар отчаянный удар.
Зов клиперам: - «Еще не старый…!»
«Любви горячей божий дар».
А с неба радужной звездою…
Простая капелька воды.
«Все одолеем мы с тобою,
Лишь только улыбайся ты».
Вот Яшка, как Христос распятье
В безмолвии принял уже.
А тут – «Не тронет нас заклятье
В крутом, смертельном вираже!»
И Гоша рядышком с Оксанкой,
Как в магазин, мчит в огород.
Ждет «Алый парус» терпеливо
Туч черных мрачный хоровод…

Усталость медленно проснулась.
Рассвет чуть побелил окно…
И тут щеки моей коснулось
ПЕГАСА нового крыло.

Жду ваших отзывов.

А ИДЕЯ все же моя!